Аня:
Я думаю про три позиции цифрового этнографа. Первая — это инсайдер. Конечно, это будет варьироваться от ситуации к ситуации, потому что, например, если человек делает цифровую этнографию в закрытых чатах или закрытых группах, там более чёткая граница, и он, ну, не является сам по себе инсайдером, если он не состоял уже в этой группе до начала исследования. Но если мы говорим про открытые сообщества, про форумы, не знаю, про, там, визуальную культуру какую-нибудь, Инстаграм с открытыми профилями, то там сложная вот эта граница ― человек, который это исследует, скорее всего, будет являться инсайдером для этих практик и для этого поля.
А с другой стороны, человек занимает позицию исследователя ― смотрит отстранённо, оценивает и анализирует, то есть, ведёт себя не так, как обычно ведут себя люди внутри поля.
С третьей стороны, цифровая этнография очень похоже на то, чем многие люди и так в интернете занимаются, и что мы обычно называем луркингом. Такая цифровая версия фланёра ― смотришь на жизнь других, мотаешь себе на ус.
ПК:
Мне кажется, что роль исследователя — не сверх-специфическая, а рядоположенная другим видом знания. То есть, каждый пользователь так или иначе осуществляет своё исследование того, что происходит в тех местах, где он*а общается. И производство знания на уровне здравого смысла происходит всегда, всеми.
Ведь чтобы участвовать в какой-то практике, нам нужно изучить нормы, существующие в ситуациях у разных у людей.
Аня:
Мне кажется, очень интересной здесь оказывается граница между рефлексивным инсайдером и исследователем. И в целом я с тобой соглашусь, но мне кажется важным не убирать здесь какую-то институциональную сторону. Потому что, ну, мы все исследователи, но потом кто-то еще идёт и публикует статью, или, я не знаю, рассказывает на университетском занятии какие-то штуки. И здесь хороший вопрос, насколько это стоит связывать с какой бы то ни было ответственностью. Представим, что человек, не знаю, для лулзов что-то там проанализировал — это одна история. Другая история ― когда человек внутри какой-то группы решил исследовать саму эту группу, чтобы потом с другими участниками поделиться результатам. Например, геймеры снимают документальные ролики о своей тусовке вокруг какой-то игры. Или участники фандомов реконструируют какие исторически важные события для их кланов.Некоторые такие штуки в плане методов, стремления получить знание и тщательности проработки правда можно назвать исследованиями ― цифровой этнографией или архивным исследованием в Интернете. Но их отличие от академических исследований в том, что там другая ответственность. То есть, то, насколько хорошо сделано твоё исследование, будут критиковать, оценивать не участники академического сообщества, не твой работодатель, а конкретная аудитория, которую ты одновременно и исследовал, и к которой ты обращаешься, и частью которой ты являешься. Мне кажется, что это может быть прямо ключевой границей здесь. Исследование может быть проведено одинаково, но в итоге то, насколько ты критически к себе относишься, какие вопросы себе задаёшь, в какую форму потом ты это выстраиваешь, будет зависеть от того, про кого ты думаешь, как про слушателей, которые тебе поверят или не поверят, кем ты себя видишь внутри/вовне исследуемого поля.
ПК:
Но тут исследователи в академии и вне её всё равно похожи на первом шаге.
Вот, например, ты идёшь на Хабр наблюдать, как складываются знания, допустим, о какой-то компьютерной игре среди нёрдов. И видишь: они там слова специальные используют, у пользователей есть внутренняя иерархия. Всё, если ты умеешь рефлексировать, где для тебя «новое», то фактически попытка понять это — уже исследовательское дело. Пусть тебя ещё нет понятийного аппарата, ты просто смотришь и пытаешься понять, как они общаются.
Аня:
Я говорю про более первичный шаг, который происходит до того, как ты начинаешь думать про то, что ты узнаёшь. Я имею ввиду, что можно начать с такого вопроса в лоб: «Кто я? Кто эти люди? В каких мы отношениях с ними? Что я вообще могу и не могу узнать, находясь в этой дистанции/близости к ним?» Вот ты смотришь на них и пытаешься понять, насколько и в чём между вами есть граница, а в чём её нет. Где вы делаете примерно одно и то же в смысле действием, ― и, наверное, смыслы тоже разделяете. При таком внимательном взгляде с исследовательской позиции ты начинаешь замечать, что, может быть, там вообще другой совершенно контекст, и тебе казалось, что вы одним и тем же занимаетесь, а на самом деле — нет. То есть, такое ощупывание ― попробовать провести границу поля и обозначить свою позицию в том смысле, насколько твоё личное знание может влиять, а где его надо останавливать, выявлять и фильтровать.
Полина:
Мне кажется, то, что ты говоришь — это оверрефлексивно. Людям сходу сложно проводить эту границу. Поэтому тут проще спросить: «что за хрень?». И когда ты сталкиваешься с тем, что тебе не понятно, уже тут, констатировав это «непонятно», пытаться в нём разобраться. Тут и возникает это «огораживание» других в разные группы. И те вопросы, с которых мы начинали. И уже затем рефлексия, но не автоматически, ей часто нужны какие-то костыли.
Зато работать тогда уже просто и понятно:
Возникает точка удивления, ты её фиксируешь и последовательно осмысляешь. Каждый день сидишь в поле и просто записываешь, описываешь — то есть вести такой, как бы, бортовой дневник. «Вот, я отправился в путешествие смотреть на игроков в симс, и я...» Да, мне кажется, бортовой дневник — это хороший референс: там и артефакты, и действия членов экспедиции, как у Дарвина.
Аня:
Для меня теперь звучит как челлендж, на самом деле — подумать про то, как помочь или настроить костыли рефлексии, когда нет такой привычки.
Полина:
Ага. Мне кажется, что как раз здесь очень важно сочетать разные подходы. В том же медиадневнике можно сделать что-то важное: понять, что ты часть каких-то групп, как ты ими стал, где у тебя были пороги вхождения. Понимая это про себя, можно и про другх понять.
Аня:
Мне кажется, ещё очень важная штука, про которую я сейчас думала, пока писала нам НИС про материальную семиотику ― то, какие контексты могут влиять на практику. Мне кажется, что в цифровой этнографии, когда это не гибридный подход, очень легко игнорировать совсем другие материальные контексты.Например, исследуя цифровой этнографией человека, который занимается интересной вам практикой, но из какого-то другого города ― легко проигнорировать вопрос о том, в каких условиях он живёт, пользуется компьютером, общается с людьми в офлайне, и как это может влиять на то, что он делает, и как соотносится то, что ты делаешь, и, соответственно, в сравнении с этим человеком ты можешь смотреть, как на тебя влияют эти вот штуки. Как будто в цифровой этнографии легко упустить вот эту свою базовую позицию наблюдателя-в-интернете, вокруг которого есть ещё и офлайн, в котором тоже отношения и с людьми и с технологиями происходят.
Полина:
Здесь размывается граница архива и наблюдения как раз, потому что отчасти какие-то вещи проще смотреть на неподвижном материале... ну, относительно неподвижном. Например, если изучать то, как устроено общение от лица животных в инстаграме.
А если мы изучаем более динамичные вещи: как человек включается или не включается в группу, принимается как свой или не свой — там перформативность будет больше, там есть акты модерации, администрирования. И как исследователь, ты это можешь на себе почувствовать. Смотреть, как стираются все твои сообщения, например, или минусуется карма на Хабре, если у тебя не получается понять правила сообщества.
Ведь один из способов понять то, что изучаешь — это рисковать вместе со своими наблюдаемыми. Не просто смотреть на то, что люди делают, а принимать их риски. Пережить это ощущение первого сообщения на форуме рыболовов, когда кажешься себе очень глупым.
Аня:
Здесь зыбкая граница между тем, чтобы принимать на себя риски,рисковать так же, как эти люди открыться, начать... и тем, что ты эксперимент проводишь. Проводить исследовательский эксперимент — это штука, в которой, мне кажется, очень важна деликатность.Ну, наверное, люди, у которых уже сложилась какая-то группа и практики общения, не очень хотят, чтобы кто-то, значит, неуважительно пришёл и, там, начинал из каких-то своих левых целей что-то делать, даже если ты не пишешь ничего страшного, не начинаешь, троллить. Но это может решаться внимательным долгим наблюдением ― перед тем, как ты начинаешь приходить и что-то делать. Когда ты вживаешься в практику и примеряешь её на себя не просто формально. И, конечно, возвращаясь к теме из начала, ― ты можешь понять, что ты инсайдер какой-то группы, и готов ответственность разделить, взять на себя перед этими людьми, ты понимаешь, как это сделать. А ещё круче, когда исследуемые тоже готовы разделить с тобой ответственность за исследование. Но это возможно только в малых группах и требует отдельной (интересной) сложной работы.
